И вопроса «Быть или не быть?» тоже не было. Поскольку очевидно, что быть. Там быть и так быть, как продиктовано обстоятельствами и государственной необходимостью.

Что же касается Гулливера, то он очень быстро научился адаптироваться к ситуации. В стране лилипутов он стремительно мельчал, в стране великанов – раздавался в рост, а заодно и вширь. С гуигнгнмами он пристрастился к ржанию, а с правителем острова Лапуту заключил наивыгоднейшее деловое соглашение.

Как известно, тот король любил сажать на головы непокорных граждан свой летучий остров и таким образом давить крамолу и в прямом, и в переносном смысле этого слова.

Благодаря натренированному в корабельном деле зрению и высокой степени приспособляемости Гулливер стал кормчим карательного острова и уничтожал зародыши любого бунта на корню.

Да оно и понятно – такому человечку все карты в руки: когда надо, он уменьшится и сольется со стеной, чтобы важное подслушать; когда надо, возвысится, как городская башня, чтобы нужное высмотреть. Короче, не подданный, а мечта. Национальная гордость Ноттингемшира.

А когда Карлсон, который живет на крыше, пригласил на эту самую крышу своего малолетнего друга, которого, как известно, все так и называли – просто Малыш, тот, хоть и мелкий, зато умный не по годам, с гневом отверг сделанное ему предложение.

Мол, нельзя несовершеннолетним заниматься экстремальными видами спорта. К тому же у Карлсона нет ремней безопасности, соответствующих госстандарту. Да и мама с папой будут расстроены Малышовым непослушанием и в будущем лишат его достойной материальной поддержки.

Так что лучше Карлсону лететь куда подальше одному.

А если ему так уж хочется компании, то пусть обратится к другому, менее разумному ребенку, который заодно позволит и новую машинку взорвать, и пропагандировать сладкое, вопреки предупреждениям минздрава о вреде сахара и излишних калорий.

И пусть летающий бомж не пробует возражать в своем вечном асоциальном стиле, что, мол, какие еще калории, что, мол, пустяки это все и дело житейское.

Ан нет. Раз уж речь зашла о деле житейском, пусть призадумается о качестве, а заодно и о продолжительности этой самой жизни, которую он и себе губит, и другим портит.

А Малыш лучше пока уроки сделает и свою комнату пропылесосит.

И тогда семейство Свантесонов сможет сэкономить на няне и уборщице. Потому что зачем няня тому мальчику, который ничего не делает без спроса и все время сам выполняет домашние задания? И зачем уборщица в том доме, где есть мальчик, который постоянно пылесосит?

На сэкономленные деньги Свантесоны могли бы купить Малышу собаку, но он-то прекрасно понимает, что от собаки много шерсти, а от этого, в свою очередь, пылесосить становится еще более затруднительно.

Вот и пусть подавятся своей идеей о собаке. А он если чего и заслуживает, то уж точно не гадящей шумной животины, а подзорной трубы, с помощью которой будет удобно наблюдать за полетами Карлсона, выследить (не рискуя сломать себе шею), на какой именно крыше он живет, и сдать полиции.

Ну и пусть мама мясных тефтелек наваляет по случаю. Уж их-то мы завсегда!

– Какое глупейшее занятие – писать книги, – скажет однажды за завтраком юный прапрапрапраправнук по отцовской линии французского писателя Ги де Мопассана, о чем, правда, ему, потомку, неведомо. И уж тем более не догадывается он, как далеко от Франции занесло его недавних предков.

– Почему это? – удивится его мать, подсыпая ему в опустевшую тарелку еще кукурузных хлопьев.

– Потому что в результате получается одна скукота. Как и в жизни. Я думал, хоть в книжках можно встретить настоящего героя. А их нет.

– Наверное, героизм просто не в природе человека, – скажет мать. – А писатели ведь пишут то, что видят.

– Глаза бы мои не глядели! – с чувством произнесет сын и с отвращением отодвинет тарелку.

На что же не должны смотреть его глаза – на постылые кукурузные хлопья или на постылый мир, – так и останется непонятным.

Племянник Евгения оказался копией своего дяди.

– Вот что значит гены! – радовалась свежеиспеченная мать.

Но сам-то Евгений прекрасно знал, что его гены не имеют ничего общего с ее генами, а значит… Что же это значит?

Эта мысль не давала ему покоя с тех самых пор, как все родственники признали удивительное сходство их двоих: большого и маленького.

– Это может значить только одно, – сказала ему Кирочка. – Если, конечно, отбросить предположение о случайном подобии двух чужих людей.

– И что же это?

– Он все-таки твой родственник.

– Да как же это может быть, если мы с сестрой неродные? – перебил Евгений.

– Очень просто: родственник не по матери, а по отцу.

Евгений задумался.

– Ты хочешь сказать, что я тоже его сын? Что мы с малышом – братья?

– Получается, так.

– Но как, каким образом? И что же, диктатор превратил в слепца собственного ребенка?

– Он мог и не знать, что ты его ребенок. Это могло быть простым совпадением.

– Ничего себе совпадение!

– Да. Ты помнишь, что было в день его самого первого эфира? Я тогда сразу же почти поверила, а теперь просто уверена, что все это было правдой.

– Что? – Евгений наморщил лоб, стараясь воссоздать в памяти тот вечер.

– Когда открыли телефонную линию, в студию дозвонилась женщина, которая обвинила его в изнасиловании, – напомнила ему Кирочка.

– Да, точно. Но он сказал, что к святости всегда липли блудницы, непорочные девы и юродивые. И что она относится к последнему разряду. Я не сомневался тогда в его правоте.

– Но на самом деле права была она. А ей просто-напросто заткнули рот.

– Ты думаешь, это была моя мать?

– Может быть. А может и нет. Судя по тому, на скольких юных девушек, включая твою сестру, его хватает сегодня, он был любителем непорочных дев и в молодости. Скорее всего, не одна та несчастная, которая дозвонилась, стала его жертвой. Их могли быть сотни.

– И какая-то из них моя мать.

– Которая не смогла принять ребенка от насильника и отказалась от него…

– Сдала в приют… – продолжил фантазировать Евгений.

– А оттуда ребенка забрали его же подручные «добрые» люди…

– Сделали ему… то есть мне… операцию и нашли усыновителей…

– Чтобы потом использовать тебя для шоу фальшивых чудес и завоевать доверие миллионов.

– Все так. Но где доказательства?

– Как где? По-моему, это очевидно. Одно доказательство ты почти всю жизнь носишь с собой.